Ад

Назаров В.Н. Этическая структура и моральная символика Ада в «Божественной Комедии» Данте

Вергилий, объясняя Данте принцип распределения грешников по кругам Ада, прямо ссылается на Аристотеля:

Ужели ты не помнишь изреченья
Из Этики, что пагубней всегоТри ненавистных небесам влеченья:
Несдержность, злоба, буйное скотство? (Ад, XI, 79–82)

Три вида «порочных нравов» преобразуются у Данте в «три ненавистных небесам влеченья» (le tre disposizion che ‘l ciel non vole). В соответствие с этой троичной схемой Данте классифицирует пороки и распределяет грешников по кругам Ада. При этом, следуя христианской традиции, он выделяет два уровня Ада: Верхний (inferno superiori) и Нижний (inferno inferiori). Верхний Ад (со второго по пятый круги) включает в себя пороки грешников, которые подводятся под общее понятие «несдержность» (incontenenza). Это – в соответствии с возрастающей тяжестью порочности – сладострастие, чревоугодие, скупость-расточительство, гнев. В Нижнем Аду (с шестого по девятый круги) караются грешники, отмеченные пороками «буйного скотства» (matta bestialitade), ведущего к насилию (forza) (седьмой круг), и злобы (malizia), вызывающей обман (frode), недоверившихся (восьмой круг) и доверившихся (девятый круг).

Круги, выпадающие из аристотелевской триады

Однако не все в этической структуре дантовского Ада определяется триадической схемой Аристотеля.

Прежде всего, девять кругов греховности невозможно вывести из аристотелевской «триады дурных нравов». Почему Данте в классификации пороков исходит из цифры 9? Здесь возможны несколько вариантов ответа. Известно, что девятка – это «число Беатриче», как это следует из XXIX главы «Новой Жизни». Кроме того, 9 – это число ангельских иерархий, следовательно, число Небес. И оно же число адских кругов, т. к. между Небесами и Адом существует определенное обратное отношение симметрии.

Первый круг – Лимб – в котором пребывают добродетельные язычники и некрещеные младенцы (Ад, IV, 25–147), Данте создает на основе католической догматики. В Дантовой иерархии грешников Лимб призван облегчить участь «доблестных» (прославленных мудростью и праведностью) язычников, живших до учения Христа и потому лишенных надежды на спасение. Эти «доблестные нехристиане» – философы, поэты, ученые античности, герои языческого мира – пребывают «меж добром и злом» и не подвержены мукам Ада. Данте определяет их состояние как «duol sanza martìri» (дословно: горе, скорбь без мучений) – «безбольная скорбь».

Шестой круг также связан с христианскими представлениями о греховности. Это – один из самых загадочных кругов. Он помещен на границе между Верхним и Нижним Адом, внутри стен города Дита, над обрывом, ведущим в седьмой круг. В нем терпят муки ересиархи и еретики (Ад, IX, 106–133; X; XI, 1–9). Отступники от веры, скептики и отрицатели бессмертия души, они выделены особо из сонма грешников, заполняющих верхние и нижние круги Ада.

В целом Верхний Ад, в котором караются грехи невоздержности, включает в себе четыре из семи смертных грехов католической традиции (сладострастие, чревоугодие, сребролюбие, гнев). Полную схему этих грехов Данте реализует в структуре Чистилища как «временного Ада»

С другой стороны – те же четыре порока входят в список невоздержных нравов, приводимых Аристотелем. К ним Аристотель также прибавляет распущенность (необузданность), изнеженность, избалованность, грубость. При этом следует учитывать, что главные или коренные пороки (peccata capitalia) из этого списка, такие как сладострастие, чревоугодие, скупость, гнев, имеют в древнегреческом языке ряд сходных значений, закрепленных в лексемах. Например, чревоугодие (opsofagia) – обжорство (gastrimargia). Cладострастие (malakia) – блуд, разврат (moikheia) – похоть ((lagneia) – влечение, вожделение (epithymia). Скупость (aneleytheria) – жадность, алчность (aischrokerdia) – стяжательство (chrematistia) – крохоборство (mikroprepeia) – скаредность (kimbikia).Гнев (orge) – гневливость (orgilotes) – яростный гнев (thymos). Кроме того, Аристотель в «Никомаховой этике» выделяет три вида «гневливых характеров»: «горячих во гневе» (akrakholoi),«желчных во гневе» (pikroi) и «злобных во гневе» (khalepoi).

Следует предположить, что структура Верхнего Ада определяется не только логическими соображениями Данте, но и его личным чувством несправедливости. Это хорошо видно на примере оценки гнева, который Аристотель считал наименее порицаемым пороком, а Данте, напротив, исходя из чувства несправедливости, не позволяющей угаснуть его гневной страсти по отношению к своим врагам, относил к числу наиболее тяжких из грехов невоздержности.

Круги верхнего Ада и семеричная схема грехов Особую значимость приобретает вопрос о том, почему в развернутой экспозиции кругов Ада Данте отступает от традиционной семеричной схемы грехов? Почему он обозначает в Верхнем Аду только круги «грехов плоти» – сладострастие, чревоугодие, сребролюбие и гнев, а «духовные грехи» – гордыню, зависть и уныние – переносит в Чистилище? Не означает ли это, что «грехи духа» не являются для Данте столь тяжкими, как все остальные, и он считает, что они не заслуживают вечного наказания. Или же напротив, он рассматривает эти грехи как особо тяжкие, не вмещающиеся в круги Верхнего Ада, но подспудно влияющие на пороки Нижнего Ада?

Пытаясь ответить на этот вопрос, комментаторы прибегают к разным вариантам решения. Некоторые полагают, что грех уныния наказывается предельно сурово, если предположить, что унылые входят в бесчисленную когорту «ничтожных душ», толпящихся в преддверии Ада, но так и не заслуживших «право на Ад». И действительно, если исходить из того, что «ничтожные души» характеризуются, прежде всего, нерешительностью, ленью и малодушием, то уныние вполне соответствует данной категории грешных душ, «недостойных Ада». В этом случае уныние становится одним из самых тяжких и наказуемых пороков. В этом смысле дантовский термин «l’anime triste» может быть переведен на русский язык не только как «печальные», но и как «унылые» души.

Согласно другой точке зрения, Данте поместил унылых, гордецов и завистников в пятый круг, в Стигийское болото, смешав их с гневными, полагая, что гнев, как главный порок невоздержности, вбирает в себя и гордость, и зависть, и печаль.

Некоторые комментаторы считают также, что зависть и гордость не наказываются в Дантовом Аду как таковые, поскольку их следует отнести скорее к порочным намерениям,а не содеянному злу. Грехи нижних кругов почти всегда бывают порождены гордыней или завистью, но возмездию подлежат не эти порочные мотивы и чувства, а то насилие и тот обман, которые произрастают на их почве. Это касается и абсолютного (сатанинского) греха, который зиждется на смеси гордыни и зависти к Творцу.

То же самое можно отнести и к грешникам шестого круга, ересь которых основывается на пороке гордости, согласно авторитетному суждению Фомы Аквинского, что «ересь – это не столько грех неверия, сколько грех гордыни» (STh. II–II, q. 11, a. 1).

Как бы там ни было, очевидно одно: вопрос о том, почему Данте отступает от семеричной схемы грехов в Аду, остается до сих пор одной из загадок его «Комедии».

Нижний Ад

Особые трудности интерпретации представляет структура Нижнего Ада (7–9 круги). В этих кругах карается злоба (malizia), орудующая либо силой (насилием), либо обманом (мошенничеством).

Злоба как коренной порок

В неправде, вредоносной для других,
Цель всякой злобы, небу неугодной;
Обман и сила – вот орудья злых.

Обман, порок, лишь человеку сродный,
Гнусней Творцу; он заполняет дно
И пыткою казнится безысходной (Ад, XI, 22–27)

Эти слова являются ключевыми для понимания этической архитектоники Ада. Здесь утверждается, что главным, родовым пороком Нижнего Ада является злоба (malizia), цель которой – оскорбление, обида (ingiuria), что влечет за собой вред, ущерб, разрушение. В латинском и итальянском языках этот термин имеет широкий спектр значений, что делает практически невозможным выбор соответствующего слова-эквивалента на русском языке. Так, в латинском языке mаlitia означает злость, низость, негодность, коварство, лукавство.

В философском контексте (например, в этических работах Фомы Аквинского, через которого Данте воспринимает античную этическую традицию) этот термин приобретает дополнительное смысловую нагрузку, обозначая «несовершенство воли», формирующее у человека «порочный (дурной) навык». В этой связи А. Бронзов, сопоставивший этику Аристотеля и Фомы Аквинского, переводит термин «mаlitia» не одним словом, а словосочетаниями, такими как «злая испорченность» и «порочная настроенность воли»15.

В свою очередь в итальянском языке malizia – это не только коварство и лукавство, но и хитрость, обман, а также (во множественном числе) – козни, каверзы, что делает это понятие в наибольшей степени соответствующим дантовской идее двойственного обмана: недоверившихся и доверившхся.

Вместе с тем Данте употребляет понятие обмана (мошенничества) и в его прямом значении как frode, подчеркивая, что вместе с силой (насилием) – forzа – он является главной причиной несправедливого деяния, главным орудием злобных и порочных душ. Причем обман, свойственный лишь человеку (животные и боги не обманывают), является более тяжким грехом, чем насилие и поэтому казнится более жестокой пыткой в нижних кругах – восьмом и девятом.

Насилие (forza) и его виды Насилие наказывается в первом круге Нижнего Ада (седьмом в общей структуре), разделенном на три концентрических пояса, лежащих на одном уровне. Сама идея тройственности насилия (“A Dio, a sé, al prossimo si pòne far forza” – «Творцу, себе и ближнему») связана с христианской традицией, идущей от Исидора Севильского (“De Summo Bono”), что «человека можно полагать грешащим против себя, против Бога и против своего ближнего». Фома Аквинский посвящает этой проблеме целый раздел, озаглавливая его так: «Правильно ли разделять грехи на грехи, направленные против Бога, против себя и против ближнего?» (STh. II–I, q. 72, a. 4).

Рассмотрим более детально соотнесение аристотелевской триады порочности (невоздержность – зверство – и собственно порок-злоба) с дантовской триадой: incontenenza–matta bestialitade – malizia.

Что касается невоздержности, то здесь мы видим, весьма условное совпадение порочных качеств. Еще проблематичней обстоит дело с соответствием “thēriotēs” (зверство) и “matta bestialitade” (буйное скотство).

13 М.Л. Лозинский весьма условно переводит этот термин как «вредоносная неправда»: «В неправде, вредоносной для других…» (XI, 22).
14 См.: Петрученко О. Латинско-русский словарь. М., 1994. С. 378.
15 См.: Бронзов А. Аристотель и Фома Аквинат в отношении к их учению о нравственности. СПб., 1884. С. 369, 389.

Согласно Аристотелю, “thēriotēs” есть крайняя степень порочности, или порочность без меры: «Когда мы видим полного негодяя, мы говорим, что это не человек, а зверь, допуская тем самым, что есть такой порок – зверство»16.

В этом смысле собственно порок по сравнению со зверством имеет как бы свою «человеческую» меру, т. е. не превышает определенного общественно установленного предела безнравственного. В зверстве же проявляется некий «избыток» (чрезмерность) порочности. При этом «всякая чрезмерность и в безрассудстве, и в распущенности, и в злобности либо звероподобная, либо болезненная. А именно, если человек по природе таков, что всего боится, даже если мышь зашуршит, он труслив звероподобной трусостью»17. Сравнивая порочность и зверство, Аристотель приходит к выводу, что «зверство менее дурно, чем порочность, но более страшно, ибо лучшая часть души у зверей не развращена, как у порочного человека, а отсутствует». Вот почему «порочный человек натворит, наверное, в тысячу раз больше зла, чем зверь»18.

... Данте все-таки отождествлял зверство с седьмым кругом насилия.

Прежде всего, обратим внимание на то, что стражем седьмого круга у Данте является Минотавр как символ скотской порочности. Напомним, что Минотавр – чудовище, зачатое Пасифаей – женой критского царя Миноса – от быка, которого она прельщала, располагаясь внутри деревянной коровы, сделанной для нее Дедалом.

Еще одним подтверждением являются кентавры – надсмотрщики над грешниками седьмого круга. Как и Минотавр, кентавры символизируют собой две природы в одном теле: звериную (скотскую) и человеческую, что вполне соответствует смыслу звериной порочности.

Обман (frode) и его виды

Соотнесение аристотелевского термина “kakia” и дантовского “malizia”, в основе которых по Данте лежит обман (frode) доверившихся и недоверившихся, также порождает целый ряд вопросов.

Подразделение обмана на два вида взято Данте, вероятно, из римского права. Само понятие «обмана доверившихся», «злоупотребления доверием» складывается в правовом поле при оценке такого преступления, как мошенничество, обман (dolus). В римском праве существовала статья, квалифицирующая т. н. «пороки согласия», когда выраженная в договоре воля одной из сторон не вызывала сомнений по своей ясности, вследствие чего отпадала надобность в выяснении и толковании того, что именно сторона хотела выразить. И, тем не менее, сторона утверждала, что то или иное заявление, хотя и сделано ею, но под влиянием обмана, угрозы или насилия, ошибки. При этом тяжесть обмана квалифицировалась в зависимости от степени доверия лица к заявителю воли: чем больше доверия одной из сторон, тем больше вина обманувшей стороны.

Не вызывает сомнения, что Данте воспринял это положение римского права через трактат Цицерона «Об обязанностях». Приводим одно из ключевых высказываний Цицерона, которое в значительной степени характеризует жизненную драму Данте и которым он, безусловно, руководствовался при построении Ада: «У нас нет подлинного и ясного представления об истинном 100 История моральной философии праве и о настоящей справедливости, и мы пользуемся только их тенью и очертаниями... Как велико значение слов: “Да не буду я обманут и да не понесу я убытка из-за тебя и из-за своего доверия к тебе!”»23. И далее: «...Наибольшей силой обладают все те решения арбитрального суда, в которых прибавляется: “на основании доверия”»24. Вот почему слово «доверие» находит широчайшее распространение и встречается в записях об опеке, об обществах, о контрактных обязательствах, о поручении, о покупке, о продаже, о найме, о порядке – обо всем том, на чем держится жизнь человеческого общества»25.

Таким образом, понятие «обман доверия» стало для Данте краеугольным камнем двух нижних кругов Ада: восьмого и девятого, а также их подразделения на «обман недоверившихся» (восьмой круг) и «обман доверившихся» (девятый круг).

Пороки обмана (peccatidi frode): обман недоверившихся

Обман, который всем сердцам знаком, Приносит вред и тем, кто доверяет, И тем, кто не доверился ни в чем.
Последний способ связь любви ломает, Но только лишь естественную связь; И казнь второго круга тех терзает,
Кто лицемерит, льстит, берет таясь, Волшбу, подлог, торг должностью церковной, Мздоимцев, своден и другую грязь (Ад, XI, 52–60)

Данте перечисляет здесь основные пороки восьмого круга, проистекающие из нарушения «естественной связи любви», что выражается в обмане тех, кто не связан узами доверия: родства, дружбы, гостеприимства, благодетельства, покровительства и т. п. Эти пороки маркируются на основе преступлений, широко распространенных во Флоренции XIII–XIV вв.: сводничество, воровство, казнокрадство, фальшивомонетничество, симония и др. Восьмой круг дантовского Ада представляет собой срез флорентийской судебной системы своего времени26.

Обитатели восьмого круга, пребывающие в «Злых Щелях» (Malebolge), подразделяются у Данте на десять категорий: 1) сводники и обольстители; 2) льстецы; 3) святокупцы; 4) прорицатели; 5) взяточники (мздоимцы); 6) лицемеры; 7) воры; 8) лукавые советчики; 9) зачинщики раздоров; 10) поддельщики металлов, людей, денег и слов.

23 Цицерон Март Туллий. О старости. О дружбе. Об обязанностях / Пер. В.О. Горенштейн. М., 1993. С. 141. 24 Там же. С. 141–142. 25 Там же. С. 142. 26 См.: Антонетти П. Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте. М., 2004.

Обман доверившихся

В последний, девятый круг Данте помещает тех, кто с помощью обмана разрушил не только «естественный союз любви», но и родственный союз любви и духовный союз доверия. Всех, кто совершил этот великий и тяжкий грех, выходящий за рамки смертных грехов и основных пороков (peccata capitalia), Данте относит к категории «изменников» или «предателей» (trade, traditori). Он подразделяет их на четыре типа: 1) предатели родных (traditori dei parenti); 2) предатели родины (traditori della patria); 3) предатели гостей (traditori degli ospiti) и 4) предатели благодетелей (traditori dei benefattori).

На самом дне девятого круга вмерзший в льдину Дит (Люцифер) терзает в трех своих пастях трех величайших предателей всех времен и народов: предателя величия Божеского Иуду и предателей величия человеческого Марка Брута и Гая Кассия. Оценивая эту кульминационную сцену Ада, Э. Жильсон пишет: «В этом мире, где худшим из зол является несправедливость, худшая несправедливость – это предательство, а худшее из предательств – это предательство величия. В самой глубине дантовского Ада скрывается нечестивейший – Люцифер, предатель своего Творца; а трое проклятых из проклятых, кому Люцифер гарантирует вечную кару, – тоже предатели из предателей: Иуда Искариот – предатель Бога; Брут и Кассий – предатели Цезаря. Можно ли заблуждаться относительно смысла этой страшной символики? Разумеется, предать величие Бога – большее преступление, чем предать величие императора, но в сущности речь идет об одном и том же, о преступлении из преступлений: о предательстве величества»27.

Девять этико-философских значений идеи Ада

В своей работе «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» Н.А. Бердяев выдвинул фундаментальное положение о том, что ад есть не только конечная проблема этики, но основная ее проблема, без решения которой этика остается поверхностной29.

Отталкиваясь от этой идеи, мы попытались выделить (по числу кругов Ада) девять символических значений идеи ада, выражающих смысл возмездия и воздаяния и позволяющих определить степень «глубинной греховности» героев дантовского Ада.

1. Ад как символ нравственной свободы. Ад есть торжество нравственной свободы человеческого духа. Ад нужен не для того, чтобы восторжествовала справедливость и злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был пленен добром и принудительно внедрен в рай. Таким образом, ад должен быть оправдан не справедливостью, а свободой. Ад допустим в том смысле, что человек может захотеть ада, предпочесть его раю, может чувствовать себя достойнее в аду, чем в раю, что и происходит со многими обитателями дантовского Ада, такими, например, как Капаней или Фарината дельи Уберти.

2. Ад как символ рока, фатума. Ад есть иррациональная, темная, «меоническая» свобода, превратившаяся в рок. Свобода «злых» есть роковая свобода, есть рок. Свобода, которую обычно противополагают року, сама может переродиться в рок. Темная свобода, отвергающая благодать, может не захотеть рая, может предпочесть ад. Те, кто восстают против идеи ада, сплошь и рядом сами же его предпочитают. Таким образом, свободное предпочтение ада раю оказывается роком, тяготеющим над тварью.

3. Ад как символ дурной бесконечности страданий. Опыт, из которого почерпнута идея вечного ада, дан в переживании человеком в субъективной сфере мучений, не имеющих конца во времени. Но эта бесконечность не есть вечность; она определяется замыканием субъекта в своем одиноком мучении, невозможностью выйти из него в объективное бытие. Эта бесконечность мучений объективно может продолжаться мгновение, но ему дают наименование вечных адских мук. Переживание вечных адских мук есть невозможность вырваться из замкнутости субъекта в своем мучительном переживании.

4. Ад как символ абсолютного одиночества. Фантасмагория ада есть потеря цельности личности, расщепление единства ее сознания; в ней продолжает существовать и грезить раздробленное сознание личности, переживающей абсолютное одиночество

5. Ад как символ полной отчужденности души от всего и ее порабощенности всем и всему. Ад – это состояние души, бессильной выйти из себя, предельный эгоцентризм, злое и темное одиночество, означающее окончательную неспособность какого-либо общения с другими. Ад создает и организует отделение души от Бога и от других людей. В аду душа от всех и от всего отделена, уединена и вместе с тем всем и всему порабощена.

29 Бердяев Н.А. О назначении человека. М., 1993. С. 228.

6. Ад как символ полного отпадения от Бога. Ад есть не карательное воздействие Бога на человеческую душу, а, напротив, полное отсутствие божественного воздействия, выражающееся в неспособности души раскрыться какому бы то ни было Божьему волеизъявлению, приводящей к полному отпадению от Бога.

7. Ад как символ самосуда души. Ужас ада не в том, что суд Божий суров и неумолим. Ужас – в предоставленности своей судьбы самому человеку. Страшно не то, что Бог делает с человеком. Страшно то, что сам человек способен сделать с собой в безбожном бытии. Страшен суд души над собой, над собственным бессилием утвердить вечную жизнь. Ад, в сущности, означает не то, что человек попал в руки Божьи, а то, что он окончательно оставлен в собственных руках. Нет ничего страшнее собственной «меонической, темной свободы» (Н.А. Бердяев), уготовляющей адскую жизнь. Ужас ада наступает тогда, когда человек подчиняет свою конечную судьбу своему собственному, а не Божьему суду. Самый беспощадный суд есть собственный суд. В «адском мучении» сплелись и муки совести, и несчастное сознание, и потеря идентичности и шизофреническая разорванность «Я».

8. Ад как символ переживания безнадежности и безвыходности. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» – эта надпись на вратах дантовского Ада как нельзя лучше передает смысл абсолютной безысходности человека, затянутого в воронкообразную пропасть Ада. Ад как погружение души в ее собственную тьму, есть имманентный результат греховного существования, а вовсе не трансцендентное наказание за грех. Ад есть имманентная замкнутость и безвыходность, потеря надежды на трансцендентный прорыв, на освобождение от себя.

9. Ад как символ «вечного умирания» и «неполной» смерти. Смерть страшна, как самое тяжелое и мучительное явление жизни. Прохождение через опыт смерти представляется прохождением через адские муки. Ад и есть вечное умирание, агония смерти, которая представляется бесконечной в предсмертной тоске порочной души