Материнский контейнер младенческого стыда

Стыд как архетипическое переживание

Близость младенца к матери обусловлена инстинктивной, а стало быть, архетипической потребностью.

Уже в поведении животных мы видим примеры материнской заботы и альтруизма: Мать не ест своего маленького детеныша для удовлетворения инстинкта голода. Ощущение своих размеров и силы препятствует животному атаковать детеныша даже в ответ на его атаки. Мать из животного мира, как и человеческая хорошо справляется с функцией удовлетворения всех физиологических потребностей и обеспечения безопасности, держит в лапах, согревает своим большим телом маленькое тело детенышей и как все животные кормят своих детей. Мать может погибнуть, защищая своего детеныша от более сильного животного хищника.

Особенность человеческих детско-материнских отношений в том, что период их тесного взаимодействия длится много дольше чем у животных. Ребенку необходимо время побыть с матерью подольше не только для того, чтобы чувствовать ее физическое присутствие, но и особое пространство, наполненное материнской интуицией и мечтами – "грезами" (Бион). Интуиция матери становится "контейнером", который собирает и организует переживания ребенка - "содержание" (conten) его психики. В общении с матерью закладывается основа субъектных доверительных отношений, в которых ты можешь быть собой и которые защищают от чрезмерного стыда. Быть счастливым человеческим детенышем – значит познать человеческий стыд и при этом избежать переживания токсического ядовитого стыда.

Если ребенок не принят, не конейниирован и не защищен матерью он остается один на один со своей Самостью – неизмеримо маленький с неизмеримо большим, ничтожным перед великим, каплей перед океаном, огоньком спички перед вулканом. Прямое столкновение с таким стыдом в младенчестве убивает зарождающую душу, а иногда приводит к физической смерти. 

Благодаря опыту субъектных отношений с матерью смягчается прямое столкновение Я ребенка с Самостью. Это происходит в любых детско-материнских отношениях на инстинктивном уровне. За исключением крайних случаев с этой задачей справляется любая мать, в которой пробудился материнский инстинкт – и "достаточно хорошая" (Винникотт) и с дефицитом материнской интуиции. Мать и младенец составляют пару и не только мать дает защиту от Самости, помогая созреть маленькому Я. Младенец всеми своими интенциями, направленными на мать и всей своей безусловной преданностью помогает матери любить его.

Для младенца видеть себя глазами матери, даже когда он переполнен раздражением менее ужасно, чем смотреть на себя глазами Бога из собственной Самости. Даже плохая мать оставляет надежду на жизнь в отличие прямого контакта с лицом и глазами "Бога". 

Соблазнение жизнью

Важной ролью здорового человеческого стыда является введение в мир людей и мать, давая опыт базовой защищенности и утверждая ценность младенца открывает ему возможности быть доверяющим, открытым и расположенным к близости. Несмотря на наличие стыда и неизбежных ограничений.

Отсутствие одобрительного взгляда матери и материнские стыдящие послания вызывают у ребенка ощущение собственного ничтожества и провоцируют «искушение отказаться от собственной идентичности, для того чтобы обеспечить принятие со стороны другого»(Рехадт Э., Иконен П.П. Происхождение стыда и его проявления).

Здоровая мать радостно принимает все проявления жизнедеятельности ребенка, но и видит в нем больше, чем то, что находится на поверхности восприятия – его будущую личность и субъектность, возникающую из тайны самости. Материнство реализуется не только в том, что женщина уподобляется природной Великой Матери. При счастливом стечении обстоятельств оно становится и воплощением Софии – небесной материнской  мудрости.

Мифологическую иллюстрацию этого приводит Эрих Нойман в анализе детского сна Леонардо да Винчи. Он рассматривает сновидческий образ грифа, птицы, которая в египетской и древнегреческой соответствует богине грифов и архетипу Матери. Как любому архетипическому образу архетипу матери свойственна двойственность.

Как пожиратель трупов, - пишет Э. Нойман, - гриф был Ужасной Матерью, забирающей мертвых обратно внутрь себя; как «распростершая крылья» эта птица была покровительственным символом неба, Богиней воспроизводства и урожая, которая создает свет, солнце, луну и звезды из своей материнской ночной тьмы (Леонардо да Винчи и архетип матери).

Здесь мы видим два полюса архетипа матери, рядом с которым спящий ребенок испытывает ужас исчезновения в чем-то большем, чем он сам и, вместе с тем, принимает вскармливающий материнский образ.

В зрелом возрасте Леонардо да Винчи создает картину «Святая Анна», на которой изображены две женские фигуры, объединенные общим контуром:

Мария, когда она наклоняется вперед, чтобы взять дитя, представляет материнский элементарный характер женского начала; святая Анна обитает в духовном, трансформирующем царстве Софии» [там же].

Отвержение и чрезмерный токсический стыд

Чрезмерный стыд младенческого возраста переживается как плохость, на телесном уровне как паршивость, из-за которой от тебя могут отвернуться или оставить одного. Ненужность, не принадлежность к кому-то, «не нашего роду-племени», «невиданная зверушка» вызывает не страх, а стыд. Быть подкидышем, изгоем, одиноким и стыдно и страшно одновременно.

Самое невыносимое и для младенцу и для взрослого это услышать, что «ты мне безразличен», «для меня ты ничто, ничтожество». 

Стыдно не только то, что тебя увидят «с плохой стороны», или услышат от тебя не те слова, но еще более стыдно, когда тебя не видят и не слышат, что означает только то, что ты никто и ничто.

Включенность тела в переживание стыда, отсутствие эмоционального отклика на тело ребенка со стороны заботящегося родителя приводит к искажению бессознательного образа тела и многочисленным проблемам.  

…постыдным является отсутствие заботы или неоткликаемость родителя и сколь громадны воздействия неоткликаемости на образ тела; столь опустошительны воздействия отсутствия заботы не сенсорную интеграцию и сколь позорным может быть такое опустошение (Килборн Б. Травма, стыд и страдание)

Стыдно быть никому не нужным, не принадлежащим кому-то или чему-то большему в этом мире. Это внешнее опустошающее свидетельство отсутствия ценности твоего тела, твоей индивидуальности, твоих невостребованных качеств и указание на твое плохое качество как человеческого материала.

«Глаза бы мои тебя не видели» - звучит как проклятие, «жертва аборта» - как оскорбление со смыслом нежеланного и изгнанного, «чтобы я этого больше не слышал» - как договор о сокрытии постыдного и желание убить своего ребенка.

Происхождение и трансформация стыда в детско-материнских отношениях

Трудно говорить о том, что происходит в психике довербального младенца, но по внешним признакам стыд появляется в очень раннем возрасте.

Как пишет Эрик Эриксон, «стыд рано начинает выражаться в том, что ребенок закрывает лицо или падает на землю» (Жизненный цикл: эпигенез идентичности). Уже в три месяца младенец испытывает «первичный стыд», отворачивает голову в сторону, опускает голову и взгляд если не удаются попытки приблизиться к матери (Natanson, 1987).

Как отмечает Рехардт Э. (Происхождение стыда и его проявления),

базовая форма стыда – это тревога младенца, вызванная незнакомцем. Когда младенец доверчиво протягивает ручонки к взрослому, а затем замечает, что это не его мать, он прерывает свое приближение, отворачивает голову, прячет лицо и начинает плакать». Стыд возвращается и в случаях, когда мать фрустрирует младенца и когда ребенок отмечает «что он не встретился со взглядом матери, чего он ожидал как чего-то само собой разумеющегося, он испытывает стыд по поводу своего ложного ожидания.

Задача матери дать ребенку понять, что он не всемогущ, но в его малости и зависимости его человечность. В этом он отличен от своей грандиозной Самости, принят в этом мире со всем своим несовершенством. В идеале у ребенка должно сложится базовое доверие, которое формулируется как-то примерно так: «Я мал рядом с тобой большой, но я могу проявлять себя, моя малость не является чем-то плохим и мне ничего не угрожает».

«Достаточно хорошая мать» вполне достаточна, чтобы сформировался теплый и надежный внутренний материнский объект, смягчающий чувство стыда, снимающий оппозицию зарождающегося сознания и самости, сдерживающий слишком быстрое архетипическое развитие.

Как отмечает Л. Зойя (Отец. Исторический, психологический и культурный анализ):

Пара «ребенок-мать» в особенности в истоке, обладает столь исключительными качествами, что почти выходит за границы мирского.

Д. Винникотт писал о «третьей области» с потенциальным пространством, которая отличается от других областей — внутренней и внешней реальности. Это особая точка в спектре я — другие, которая отражает состояние способности ребенка распознавать и принимать реальность (Игра и реальность).

Главное, что дает мать через все многообразие своих посланий это то, что она видит ребенка как субъекта с его собственными желаниями и безусловно принимает. Сначала ребенок внутри нее и является ее частью, но и после рождения сохраняется бессознательная сверчувственная связь с ним.

Как пишет Л. Зоя (там же):

У высших животных мать всегда уверена, в том смысле, что она знает, кто ее дети. Отец этого не знает.

Ребенок также узнает свою мать и не только по запаху и вкусу молока.

Стыд, субъектность и активность ребенка

На основе первичного единства и опыта общего тела, которое Шварц Салант называет эмоциональным и тонким телом формируется первый опыт субъектных отношений. В этом первичном опыте нет места стыда, присущего объектным отношениям.

В данном субъектном состоянии, описанном К.Юнгом как coniunctio, Натан Ш.-Салант (Черная ночная рубашка. Комплекс слияния и непрожитая жизнь) видит значительный целительный потенциал:

coniunctio порождает либидо родства, то есть душев­ную связанность с другим человеком, повышающую качество жизни и побуждающую к индивидуации.  

Отношения большого и малого, матери и ребенка, регулируемые чувством стыда Д. Штерн (1985) наблюдал, что уже ко второму месяцу развивается такое ощущение самости, что ребенок воспринимает желания и побуждения как свои собственные. К этому времени также пробуждается ощущение своего собственного тела, его границ и внутренней согласованности. В то же время существует переживание бытия вместе с «другим» — с кормилицей, которая находится в его распоряжении и способна удерживать, регулировать, смягчать его состояние стыда. По Штерну это опыт бытия вместе с «регулирующим меня (самость) другим»(Интерперсональный мир младенца).

М. Фордхам (Возникновение детского анализа) исходя из двухлетних клинических исследований взаимодействия матери и ребенка приходит к следующему заключению:

Среди многих прекрасных наблюдений, которые были сделаны, я хочу выделить один особенно выделяющийся вывод: отношения между матерью и ребёнком не только взаимные, но в значительной степени индивидуальные. Любые идеи о слиянии как общем состоянии, сохраняющиеся долгое время, должны быть отвергнуты.

За матерью остается роль, описанная Д. Винникоттом. Человеческая достаточно хорошая мать способна «поддержать всемогущество младенца» и скрывать факт того, что она большая, а он маленький. Если мы говорим о цене этой совместности для ребенка, то она измеряется количеством стыда пересчитанного по курсу, назначенного матерью.

Ребенок для развития и для установления объектных отношений нуждается, во-первых, в опыте активности и разрушения, а во-вторых, чтобы это разрушение не разрушило его самого. Это зависит от выносливости материнского объекта. Хорошо, когда объект достаточно устойчив и ребенок, справляясь со стыдом, может проявлять свою маленькую экспансию не разрушая большого.

Как пишет Винникотт (Игра и реальность), со стороны ребенка

в разрушении объекта нет гнева, можно даже сказать, что выживание объекта приносит радость...

И эта радость от возможности жить и развиваться, не умирая от стыда.

Ключевая идея автора в том, что т.н. деструктивная активность ребенка на самом деле «порождает внешний мир как качественно новую реальность», является творчеством и пересозданием мира. Благодаря такому видению мы уходим от представления о ребенке как об агрессоре, желающим разрушить свою мать, используя ее как объект. То, что некоторые матери чувствуют происходящее именно так, не говорит в пользу агрессивности ребенка. Применение и использование по Винникотту, это не эксплуатация, а процесс перехода ребенка к объектным отношениям.

Когда индеец из прерий говорит, что в его жилах и в реках течет одна и та же кровь, что он часть окружающей его Природы мы имеем пример родства, о котором знаем по детской ностальгии. Убивая животных для поддержания своей жизни и для нивелировки стыда за свою экспансию, он приносит жертвы духам убитых животных и Матери Природы. Так он живет, выделяя свое пространство в мире, встречаясь с младенческим стыдом, не избегая его, но и не умирает от стыда за неизбежные разрушения.

Современный человек покупает мясо на рынке и не видит в своей пище единения с Природой, количество съеденного и разрушенного определяется лишь суммой денег. И если последние способны как-то регулировать социальные отношения, то уровень отношений - ребенок и мать, человек и Природа не устраняется через деньги. Даже те, кто благодаря манипуляциям избегают вины, не способны избавиться от стыда.

Здесь нет смысла говорить и о какой-то первичной вине ребенка, это исходный стыд маленького, который обязательно должен познакомиться с большим, стать частью этого мира объектов и творчески осваивать его постепенно формируя свою реалистическую гордость.

Если мать не выдерживает творческой экспансии ребенка, то он остается наедине со своим стыдом, вытесняется из реальных отношений и не формирует навыки применения объекта для своей жизни.

Так же и мать, у которой нет сил выдержать рост ребенка, начинает испытывать страх, гнев, вину за причиняемый вред. В таком случае ее должен спасти стыд, возникающий от того, что она большая находится рядом с маленьким и терпит атаки ребенка на свою целостность. Она остается добровольно беззащитной перед своим стыдом и он придает ей сверхчеловеческую архетипическую чувствительность, известную как материнская интуиция.

О сберегающей функции стыда между матерью и ребенком написал Самуил Маршак:

Старайтесь сохранить тепло стыда.
Все, что вы в мире любите и чтите,
Нуждается всегда в его защите
Или исчезнуть может без следа. 

Практика и сказка

Приведем пример взаимодействия с матерью.

В активном воображении, клиентка видит огромный алмаз, каких не бывает на белом свете. Алмаз очаровывает ее, и она понимает существование между ними связи. Но рядом стоит мать, воспитывавшая дочь без мужа, держит меч и не подпускает.

Эти образы можно толковать по-разному, но представляет важным, что мать защищает дочь от ее грандиозной самости в виде алмаза, проявляющийся в жизни через желание соблазнять мужчин.

В данном случае образ матери, охраняющей драгоценность скорее нужно признать положительным. Из-за неутолимого желания вызывать в мужчинах восхищение клиентка не может сформировать устойчивых отношений. Кроме того ее грандиозная самость является источником жесткой самокритики, вызывающей чувство стыда и неполноценности.

В данном случае и на данном этапе необходим объект, будь то строгая мать или терапевт, который скажет «нет» очарованию самости и соблазняющему поведению. При этом не подвергнет клиента унижению и не спровоцирует поглощение стыдом.

Потеряв мать, данная клиентка пришла на психотерапию, и здесь возникает вопрос, надо ли терапевту становиться заменой ее матери с безусловным принятием или защищать клиентку от проявлений ее грандиозной самости, рядом с которой она испытывает подавляющий стыд.

Компенсация первичного стыда в детско-материнских отношениях никогда не может быть полной, поэтому Винникотт и говорит лишь о «достаточно хорошей матери». И нам нужно понять, что и мы в терапии никогда не станем идеальной матерью. Важно лишь уберечь человека от его грандиозности и неизбежного стыда.

В процессе развития Ребенок вступает в отношения не только с матерью, но и с незнакомцами. Он отделяется и от матери и от содержания бессознательного, а стыд остается частью субъектных переживаний. Но первый опыт субъект-субъектных отношений вносит неоценимый вклад в подготовку к жизни и к встрече со стыдом в объектных отношениях. Как представляется, этот опыт очень близок, но все же отличается от симбиоза, это опыт взаимной симпатии и обмена - уровень симпатической нервной системы и обмена веществ.

Как можно заметим, стыд на этом уровне пока не рассматривается в его традиционной социализирующей функции. Здесь важно другое. Осложненные первичные отношения и не скомпенсированный стыд чаще всего запускают архетипическую динамику, которую можно рассматривать в терминах защит самости или прослеживать в мотиве, названном «путь героя». Травматический разрыв первичных отношений, так называемое «отступничество» матери по Э. Нойману,  ведет к изъянам в развитии оси Эго – Самость и соответственно к образованию «негативной фигуры Самости»/«темной Самости», т. е. образа ужасной Матери.

Сон женщины, занимающей высокий руководящий пост:

Часто видела свою мать во сне. Она снилась мне или пьяная, или вся в грязи, в блевотине, я с ней дралась и ругалась... Ну, в общем, после таких кошмаров я просыпалась и мучилась, по несколько дней все это переживала. И ненавидела ее. В жизни моя мать не пьянь, и не грязнуля, но отношение мое к ней было плохое с детства. Теперь во мне все перевернулось, я стала понимать ее поступки, за которые раньше я ее судила, теперь я оправдала ее. Я поняла, в какие обстоятельства она была поставлена. Я только сейчас осознала, что она ни разу в жизни не повысила на меня голос, не обозвала, не поругала. Ни разу. Я реально ее полюбила, я стала называть ее мама, мамуля, вместо "мать" или "мамка". Я стала с ней разговаривать и даже советоваться. И оказывается, что так приятно услышать ее совет, или просто ее голос. И самое главное. Мне перестали сниться эти ужасные сны с плохой грязной недостойной матерью.

В этом примере можно увидеть как собственный чрезмерный стыд, во-первых, компенсируется в высоких требованиях к себе и в достижении общественного признания с одновременной проекцией стыда на материнский образ. Во-вторых, можно наблюдать, как в результате терапии очищается внутренний материнский объект. 

Другая уже сказочная история от А.С. Пушкина повествует о герое, который согласно универсальному сюжету оказывается отверженным и униженным в самом раннем возрасте. На грани жизни и смерти он противостоит стихии в виде моря, звезд, но рядом с ним оказывается его мать. Та в свою очередь пораженная горем ведет себя не лучшим образом и не может служить младенцу хорошим контейнером для защиты от архетипических переживаний.

Спасительным и дающим надежду остается, во-первых, то, что мать и младенец все же находятся вместе в одном пространстве (защиты самости) и, во-вторых, что это история о герое, который должен родиться повторно и обязательно достичь своей славы.

Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».

 «Царь велит своим боярам,
Времени не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод».

«В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.

Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.

День прошел, царица вопит...
А дитя волну торопит:
«Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;

Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли —
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»

И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.

Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?

Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» — молвил он,
Вышиб дно и вышел вон»

На этом проблемы стыда не исчезают навсегда, но мы уже видим, что ядовитый младенческий стыд отступил и человек вышел в жизнь.